НА РЫБАЛКЕ

- В этом реке рыба нэт, - с уверенностью заявил наш друг Ниязи, глядя в прозрачную воду уральской реки Березовая.

- Как это «нэт»? - Не соглашается с ним наш сопровождающий. - В прошлый сплав знаешь, сколько ловили.

- Значит, всю выловили, - тут же находит ответ Ниязи.

В этот раз фраза ему удается. А вообще он говорит очень неразборчиво. И потому мне иногда приходится переспрашивать его по нескольку раз.

- Дэло же нэ в рыба, - рассуждает Ниязи. - Главное плисест.

- Куда присесть?

- Да не присэст, а плисесст.

- Не понимаю, - начинаю сердиться я. И вдруг до меня доходит. - Процесс?

- Ну да, процесс, - в этот раз ему удается произнести слово почти правильно.

Мы плывем по реке на резиновом плоту и на остановках ловим хариусов. Но ловим, это слишком громко сказано. Мы пытаемся ловить, но у нас это не слишком хорошо получается. Можно даже сказать, плохо получается. Из десяти человек более менее рыбачить могут только двое, я и Ниязи. Но Ниязи больше философствует, потому вся забота ложится на меня. И чтобы съесть одну рыбку, мне надо поймать десять. А попробуй ее поймай, если мух нет, а наша команда только водку пьет и загорает.

Собственно, они имеют на это полное право. Не хотят — не рыбачат. Тушенки и лапши у нас достаточно, так что с голоду не умрем. Но меня бесит, что люди едут за полторы-две тысячи километров, чтобы пить водку. Ну, пейте вы ее дома. Зачем так далеко для этого ехать? Но увы, отдых без водки, деньги на ветер.

- Ниязи, ты как в России оказался? - Спрашиваю я его. Надо же о чем-то говорить, пока мы плывем от одного привала до другого.

- Влюбился.

- В кого?

- В свою жену. Ну, правда, тогда она мне еще не жена был.

- Да ты что? - Я чувствую, что тут меня ждет какая-то интересная история. - И вы с ней живете?

- Конэшно.

Ниязи уговаривать не надо. Несмотря на неправильное произношение, говорить он может не переставая.

- Мы встретились в Новосибирске на курсах повышения квалификации. Я приехал из Баку, а Наталья из Перми. И там мы познакомились. Гуляли, разговаривали.

«Представляю, как вы разговаривали, - думаю я с иронией. - «Коньечно, плицесст», - но слушаю молча.

- Месяц длились наши курсы. А потом я приехал домой, рассчитался с работы и поехал в Пермь.

- Он знаешь, кем был в Азербайджане? - Вступает в разговор Сергей Земчик. - Он работал в Комитете народного контроля. Он же князь.

- Да причем тут князь? - Продолжает рассказ Ниязи. - Мне понравилась девушка, и я поехал к ней.

- А как же родители? Отец, мать?

- Отец у меня заслуженный учитель республики. Был. Он умер уже. Он меня недоверял. Я был маленький, он меня пальцы нюхал. «Курил?» спрашивает. А я не курил, я спортсмен был. А он при товарищах меня унижал.

Ниязи начинает рассказ об отце, который принуждал сына поступать в мединститут, как его старшие братья. Он конечно же был против его отъезда в Россию.

- А старшие браться послушались отца?

- Да, старшие братья всэ получили медицинское образование. Одын брат генерал-лейтенант, доктор наук, другой - профессор медицины. Третий преподает в мединституте.

Невольно я произношу вслух:

- Ты бы послушал отца, тоже бы был человеком.

- А я доволен. Я что нэ человэк?

- Чем ты доволен?

- У меня любимая жена, дочь. Что мнэ еще надо?

Плот огибает большой валун на реке, мы едва не падаем в реку, но плот выравнивается, и мы продолжаем плыть по прозрачной реке. Внизу видны камешки, вода чистая, ее можно пить. «Как сильны стереотипы, - думаю я. - Живет человек, радуется. А мы огорчены за него, потому что он не получил причитающихся ему званий и орденов. Почему?»

Но Ниязи продолжает рассказывать, он, похоже, не любит задумываться ни над тем, что сделал, ни над тем, что не сделал. И я узнаю, что его дочь Наргиз живет в гражданском браке. Что она окончила институт, работает в фирме, недавно ездила в Тайланд. Хотела съездить в Египет, но туда въезд закрыли из-за революции, и она решила погреться в Тайланде.

- Ниязи, а ты сколько лет живешь в России?

- Дваццать четырэ!

И снова начинается рассказ, как Ниязи работал на заводе. Как его уважает начальник, который жил с женщиной, которая старше его почти на двадцать лет и с которой совсем недавно он расстался, но ходит к ней для секса.

- Молодая у него «ест», а он к старой ходит.

- Старая, наверное, слаще, чем молодая, - шутит кто-то из нашей команды.

- Она тоже из завода работает, - выстраивает он очередную корявую фразу.

- Ниязи, - прерываю я его. - А ты не знаешь, как правильно построить фразу или просто небрежно говоришь?

Он вспыхивает, как порох.

- Чего ты менэ учишь? Я что, нэпонятно гавару, да? Я на заводэ работал началник, мэня все понимал. И уважал.

Я пытаюсь вставить, что хотел помочь ему. Но это не удается. Он никого и ничего не слышит. Я тоже начинаю орать.

- Ты полжизни в России живешь. За это время уже бы заяц курить научился, а медведь на велосипеде ездить. А ты вместо того, чтобы услышать, как научиться разговаривать, ничего слышать не хочешь.

В этот раз он услышал. И довольно четко произнес:

- Мне пятьдесят лет. Мне поздно учиться.

- А раньше тебе было рано учиться? Ты ведь приехал в Пермь, когда тебе было всего двадцать шесть лет. У тебя жена русская, дочь наверняка говорит правильно. Чего же ты говоришь, как...

Я не нашел сравнения. Не мог же я сказать, что он говорит как чурка. Да, собственно, чурка вообще не разговаривает. Так что я умолк. Ниязи — тоже. Все сказали.

Плывем молча. Вокруг тишина. Вдруг пролетает большая-большая птица.

- Орел, - тихонько говорит наш гид, будто боясь вспугнуть. А орел как специально пролетает так низко, что слышно, как шумят крылья. Ш-ш-ши.

Почему-то в этот момент приходит ощущение вечности. Вот так будут летать орлы, когда уже не будет ни меня, ни Ниязи. Так же будет течь река по гладким камушкам. А нас не будет Становится печально-печально. Вот всегда так, когда сам обидишь кого-нибудь или тебя обидят. И чего нам не живется в мире? А с другой стороны, кто еще скажет Ниязи, что он говорит неправильно? «А то ему некому сказать? - Возражаю я сам себе. - Небось жена и дочь постоянно его поправляют.»

Действительно, почему так устроено. Мой сват Михаил Иванович знает шесть языков. Говорит, когда рассказывает о Швеции, то думает на шведском и переводит на русский язык. Но сват мой уже третий раз женат. А Ниязи как влюбился, женился, и так и живет со своей Натальей. Разные таланты, видать, Господь дает.

- Ниязи, ты прости меня, а?

Ниязи молчит. Не думаю, что он не простил. Он скорее всего, просто не знает, как реагировать. Душа у него чистая. Это видно. А как многие простодушные люди, он вспыльчив. Наверное, тоже переживает. А может и нет. Что там творится в его душе, кто его знает. Тут в своей-то попробуй разберись.

 

Март 2011 г.

БРАТ ЗАБОЛЕЛ

Что бы ни говорили, в юности мы полностью не осознаем, что человек умирает навсегда.

...Когда у Александра умерли родители, он был юным. Шестнадцать было, когда не дожив до сорока четырех лет умерла мама. В двадцать три он похоронил отца. Теперь, по прошествии многих лет, он мог точно сказать, что довольно легко пережил их смерть. Старухи, которые читали молитвы, сказали, что после того, как поднимут гроб, надо посидеть на стуле, на котором он стоял. Он помнил, как его усадили на холодный стул и как он не верил в эти бабкины сказки.

… Жизнь летела как скорый поезд. Остановиться удалось только тогда, когда был построен дом и выращен «Вишневый сад» - жилищно-строительное товарищество, выросли дети, родились внуки и... умер старший брат Иван. Умер неожиданно, хоть и болел почти год. Когда слег, думали, будет лежать полгода-год. А он и двух недель не пролежал. Стало плохо, вызвали скорую. Фельдшер сделал укол, но улучшения не наступило. Что-то мне жарко сильно. Жена Лариса вытерла пот со лба.

- Держи вот, - подала ему платочек. - Вытирай. А я схожу на кухню покурю. Покурила, зашла в комнату. Ты чего примолк, Иван? Лучше тебе? Ответа не было. Брат умер.

Но даже эту смерть Александр перенес стойко. Похоронил брата, устроил поминки. И только через год стал по-настоящему сильно скучать. Но и то держался, виду не показывал. А тут звонит младший брат и говорит, что у него подозрение на рак печени. Говорят, надо срочно операцию делать, - говорил он волнуясь. - Сами говорят, что анализы все хорошие... А предлагают операцию.

Александр не мог собраться с мыслями. Почему-то лезло в голову, что зря проводил брату газ и делал крышу. Он вообще после смерти старшего брата всерьез начал думать о младшем. Каждый год ездил к нему из Москвы в Ростовскую область. И хоть формально ездил порыбачить на Дону, каждый год помогал что-то отремонтировать. Провел газ, заменил крышу, поставил новый забор. Намеревался ставить баню. И вот...

- Ты, браток, главное, не торопись. Надо сначала точно выяснить. Может, и не онкология.

- Так и я говорю, зачем... чего вы сразу... это... вырезать? Может, доброкачественная опухоль-то? А они чуть ли не силком тащат в операционную.

Александр вспомнил, как друг из Перми рассказывал, как попал с сердечным приступом в больницу. Если к ним попал человек, который запыхался от быстрого бега, они скажут, даже за тапками некогда идти, срочно надо на стол ложиться. Им ведь теперь за каждую операцию из страхового фонда платят. Вот они и готовы прооперировать все, что движется. Впрочем, если серьезное заболевание, будут тянуть с операцией, пока больной не умрет сам. Оперировать его не будут, чтобы не дай Бог, он на столе не умер.

- Коля, ты не бойся. Ты попроси, чтобы тебе сделали анализ на раковые клетки.

- Да я уже сделал. Вот жду результата. Завтра позвоню, скажу, что и как.

… Александр в эту ночь не мог уснуть. От онкологии умерли мама и старший брат. Неужели и младший тоже? Нет, он не думал о том, что следующим может быть он. Он думал, что двоих на семью из пяти человек и так достаточно. В конце-концов, это же не сибирская язва, которая косит всех подряд. Он встал, спустился на первый этаж на кухню, выпил три таблетки валерьянки и вернулся в кровать.

- Не переживай, Саша, - погладила его жена по плечу. - Может, еще все уляжется.

- Я не переживаю. Спи.

- Да как не переживаешь? Я же вижу.

- Ну, переживаю. А как не переживать? Я же не программе это делаю. Включил «переживаю» - переживаю. Включил «не переживаю» - не переживаю.

Жена понимающе кивнула и снова погладила его по плечу. Он прижал ее к себе. Спрашивается, чего наорал. Ведь она же хотела поддержать его. Что она могла еще сказать? "Крепись? "Что-то навалилось на меня лихо, подумал он. Бизнес в застое, стройка почти год стоит на месте — надо, наверное, наконец, выставить этих мастеров, достали уже. Ясно было, что это не верный настрой, но изменить его не удавалось.

Утром Александр перевел через Интернет брату немного денег. Об этом намекнули племянницы, но он и сам знал, что у брата сейчас будут непредвиденные расходы. Потом зажег лампадку около икон и стал молиться. Прочел утренние молитвы, потом стал читать «Об исцелении болящих». Потом подумал, что наверное, это не совсем правильно. Ведь еще неизвестно, болен брат или нет. И Александр стал молиться своими словами: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй нас. Не допусти, Милостивый Господи, чтобы брат мой заболел тяжкой болезнью. Пусть болезнь будет легкой, а опухоль доброкачественной. Запас красноречия вскоре иссяк и Александр еще долго читал Иисусову молитву: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Вскоре вместе с молитвой стали появляться параллельные мысли. Почему считается, что надо молиться долго? Разве важнее «сколько», а не «как»? Если я искренне, с сыновней любовью прошу Господа о помощи, разве должен я просить об этом всю ночь? Не достаточно ли того, что я очень прошу? Ему не хотелось вспоминать о том, что всего два года назад он молился за старшего брата, но брат все равно умер. А может, потому он и умер так легко, вдруг подумал Александр, что я молился за него. Нет, ни при каких обстоятельствах он не усомнится в верности принятых Господом решений. И если умрет и младший брат, не дождется сатана, что он возропщет. Пусть не надеется. Я что, сомневаюсь, что Господь мне поможет? - Подумал Александр. - Нет. Не сомневаюсь. Так в чем же дело? Ему вспомнилась история, которая произошла не то с Сергием Радонежским, не то с Серафимом Саровским. Заболел староста смертельной болезнью, а впереди было много дел. Тогда преподобный старец призвал одну монахиню и спросил: «Готова ли ты, матушка умереть вместо старосты? Он-то мне нужен еще здесь.» «Благослови, батюшка», - ответила духовная дочь.

Александр хорошо помнил, как потрясла его тогда такая великая Вера. Он подумал, а что такого делает мой брат, чтобы можно было просить Бога отсрочить его уход? А сам я чего такого делаю? Ответа не было. В какой-то момент показалось, что это и есть суемудрие — искать смысл во всем, даже в желании подольше пожить. «Разве это плохо, если брат мой поживет еще какое-то время? Всю жизнь работал, вырастил пятерых детей. Чего бы и не порадоваться, не отдохнуть немного? Какой тут нужен смысл? А если с моей позиции взглянуть. Мне просто хочется, чтобы брат пожил еще. Родителей потерял, когда был юным, потом брата похоронил. Остался один брат. Чего ж тут искать смысл в том, что молюсь о его здоровье и продлении «живота его»? Александру так хотелось, чтобы брат не умирал. Слезы уже давно текли по его лицу, а он не замечал их и все повторял: Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Сделай так, чтобы мой брат был здоров. Сделай это. Господи, помилуй моего брата! Помилуй меня. Не лишай меня единственного брата.

Звонок прервал молитву. Александр схватил мобильный телефон. На табло горело «Брат».

- Слушаю, браток. Как? Что сказали?

По закону подлости связь прервалась. Александр начал набирать брата. Номер был занят. Он положил трубку и стал ждать. Вскоре раздался звонок:

- Браток, это я.

- Господи, помоги!

- Я здоров.

 

2010 г.

РЕВОЛЮЦИЯ

Москва. На дворе 1992 год. Советский союз развалился, вот-вот развалится Россия. Коммунистические журналисты, кто не перекрасился, без работы. Кто продает газеты около метро, кто подался на рынок, а кто-то упорно ищет работу, но не находит. Владимир, мой друг по журфаку, среди тех, кто почти год был в поиске. Взаймы взято у кого только можно, из дома продано все, что представляет хоть какую-нибудь ценность. А есть все равно хочется. Наконец Владимиру улыбнулось счастье, и его взяли «читчиком» писем в Госкомимущество. И теперь он может снова брать взаймы, ведь появилась возможность отдавать.

- Серег, выручишь? - Звонит он по телефону.

- Конечно. Приезжай.

Мы сидим в редакции «Московской правды» и не скрывая рассматриваем друг друга. Шутка ли, не виделись почти десять лет.

- Вступил в партию в 1990 году, получил должность редактора городской газеты, и тут революция, - рассказывает Владимир о себе, как будто о ком-то другом. - Газету переименовали, а меня даже журналистом не взяли. Что делать? Люда (это его жена) больна. Шизофрения. Старший во втором классе, а младшим по пять лет.

Я помню, что младшие дочки у Владимира близняшки. Помню, потому что лет пять назад позвонил

общий друг и сказал, что собирают деньги на коляску.

Сейчас мне платят, и я могу накормить семью. А было время, дети три дня ничего не ели.

- Как не ели?

- Вот так не ели, - грустно он передразнивает меня.

Владимир в юности был очень уверенным в себе человеком, однажды он сказал про одного товарища, что тот двум свиньям щей не разольет, однажды на перилах балкона на руках висел, грозился выброситься с шестнадцатого этажа. Нет, все не так я говорю. Не знаю, как это сказать. В общем, раньше он был сильным человеком, а сейчас передо мной сидел слабый. Внешность почти та же, а человек другой. Каким-то чутьем я ощущаю его слабость и чувствую жалость к нему. Жалость и почему-то злость.

- Ты мог сам не есть, но как ты допустил, чтобы дети три дня не ели? - Я почти ору. Мы были друзьями. Я его уважал и по-прежнему люблю. Уважаю или нет, точно сказать не могу. - Почему ты мне не позвонил? Почему у меня не спросил?

Я злюсь, потому что не раз давал деньги без отдачи на выпивку и еще на что-попало. А в это время дети моего товарища сидели голодом.

- Ну вот обратился же сейчас. Чего ты кипятишься? Не один ведь я так живу. Недавно на работе письмо читал. Дед пишет «Вчера доел любимого кота. Что буду есть завтра, не знаю.»

Я вдруг замечаю во Владимире новую черту, вижу что он абсолютно спокоен, спокоен как семислойная фанера. Это действует на меня немного отрезвляюще. Но через минуту я снова в атаке.

- Я бы пошел на дорогу и стал просить милостыню, но не оставил бы своих детей без еды. Как ты мог?

Владимир смиренно улыбается, и я неожиданно осознаю, что в дни голода он постиг что-такое, чего мне не понять. Я вспомнил, как читал где-то о женщине, которая убивалась от горя, потому что потеряла сына.

Молодой священник, пытаясь успокоить ее, говорит: «Я сочувствую вам. Я понимаю вас.» В ответ слышит: «Вы не можете понять меня, потому что вы не мать и вы не теряли сына.»

Не сразу до меня доходит, что Владимир обрел в том голоде какую-то мудрость, которая мне неизвестна, потому что я «не мать и не терял своего сына». Я умолкаю. Почему-то на ум мне приходит история, которую рассказал кто-то из знакомых о нем.

Когда страна получила ваучеры, и их начали скупать всевозможные фонды, Владимир тоже получил пять ваучеров на свою семью и тут же разузнал, кому их продать, чтобы выручить немного денег. Но когда пришел домой, узнал, что жена их сожгла. «Боялась, что кто-нибудь придет и убьет детей за эти ваучеры».

Выручает сотрудница, заглянувшая в кабинет.

- Мы на обед сходим, Сергей Иваныч?

- Да-да, конечно. Пошли тоже пообедаем, - обращаюсь я к Владимиру.

- Не-е, я не обедаю.

- Я оплачу, ты не беспокойся.

- Да нет, Серега. Я не потому не хочу идти, что денег мало, а потому что не хочу режим нарушать.

Я вопросительно смотрю на друга.

- Я дома ем. Утром, а потом вечером. А на обед не хожу. Приучил себя есть два раза в день. Стоит один раз сходить, потом будет еще хотеться.

Он заметил, что фраза получилась какая-то неправильная. Смутился, замолчал. Я тоже молчу, не знаю, что говорить и что делать. Мне больно, что друг в тяжелом положении, стыдно за него, за себя, за страну. Почему так случилось? Кто нибудь, может, и знает. Я — нет.

 

2010-2011 г.

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Михаилу Ивановичу сообщили, что ночью умер во сне Димка, друг юности. «Да, - подумал он грустью, - вот и еще одного товарища не стало». Мысли плавно перенеслись в юность. Вот они гуляют по вечернему городу. Вот играют на гитаре и поют до полуночи песни Высоцкого. Вот пьют красное вино на скамеечке своего дома. Впрочем, дом был Димкин, а Михаил, как писали в романах девятнадцатого века, был приживалой. Приехал из деревни, поступил в монтажный техникум, но жизнь в общежитии не нравилась, и Михаил как-то незаметно для себя перебрался жить к Димке. Один раз остался ночевать, другой, а потом и учебники перенес. Одежду переносить не надо было. Она вся была на нем.

Спали они с Димкой, как братья, в одной кровати. Это ведь в 90-е годы появилось такое понятие, как «голубые». В дни их юности парни могли запросто идти, обняв друг друг за плечи, и никому и в голову бы не пришло подумать что-то плохое. Существовало такое понятие, как мужская дружба.

Потом, уже когда Михаил стал взрослым, и его одолевали многочисленные гости, он задумался о терпении Димкиных родителей. Никогда они даже намеком не показали, что он должен покинуть их квартиру. Молчал в отношении его и Димкин дед. На Димку ворчал, на Мишку — никогда. Может, потому что Мишка любил слушать его рассказы. Начинал дед всегда одинаково «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил...»

Михаилу было тогда не совсем понятно, почему мужчины рожали, но он догадывался, что это шло перечисление родов. Потом дед рассказывал, как на войне с «германцем» разорвалась шрапнель и чья-то невидимая рука прижала его голову прямо в грязь, и осколки посекли мягкие ткани, а голова осталась цела. Димка слушать деда не любил. Может, в детстве наслушался, а может просто не любил. И дед сильно обижался.

- Вот помру, - с обидой говорил он, - будешь потом...

Михаил не помнил, что дед говорил про «потом». А вот ответ Димки врезался ему навсегда.

- Это будет самый счастливый день в моей жизни, - громко прокричал Димка глуховатому деду.

Михаил был очень привязан к Димке, как и все остальные во дворе. Но эта фраза ему очень не нравилась.

- Ну зачем ты так? - Укорял он друга. - Не надо его обижать.

Сейчас Михаил уже не помнил, исправился ли тогда Димка. Не помнил, как и когда умер дед, но хорошо помнил, что жизнь Димки не задалась. Начал выпивать, разошелся с женой. Женился второй раз, взял какую-то выпивоху. Но разве эту его жену можно было сравнить с Лидой? Димка, похоже, это осознавал, несмотря на то, что сам просыхал очень редко.

И вот Димки нет. Выпил, лег спать и не проснулся. Хорошо это или нет? Наверное, легко. Но каково ему было проснуться «там»? Вот в чем вопрос. Как-то ему аукнется его «самый счастливый день»?

… Когда Михаил был еще не прадедом, а просто дедом, он часто думал, а вдруг его внуки вырастут, и тоже будут ждать его смерти. Однажды он даже сказал дочери:

Вот сегодня внуки никак не могли угомониться. Я их приструнил, и они легли спать. А что будет, когда я стану старым? Не будут ли они ждать моей смерти, чтобы я им жизнь не портил?

Но внуки выросли, родили своих детей, и никогда не говорили деду гадостей. И вот Михаил умирал. Ему было много лет. Точно он никогда не запоминал свой возраст, и когда спрашивали, отнимал от текущего года год своего рождения.

- Ничего себе! - Вот это возраст.

- Да ничего тут нет необычного. Человек обязан жить хотя бы до ста лет.

… Нет, все же умирать надо не во сне, думал Михаил. Он исповедался, причастился, и в общем-то был готов. Подходили дети, внуки, правнуки. Михаил рассказал анекдот, как умирает старый еврей.

- Рита ты здесь?

- Здесь, папа.

- Марик?

- Да, папа, здесь.

- Сара, ты здесь?

- Здесь, Мойша.

- А кто в лавке?

Дети и внуки смеются, но им не весело. Они видят, что дед хорохорится из последних сил. А Михаилу хоть и больно, но хорошо. Он видит любящую родню и рад, что его опасения оказались напрасными. Никто не ждал его смерти. Дети и внуки печалились. Он видел, что сегодняшний день не будет для них самым счастливым днем. «Эх Димка-Димка. Встретимся ли мы с тобой?» Дед еще какое-то время ощущал, как его гладит по руке внучка Катя, ему было приятно. Потом стало как-то непривычно светло, даже глазам немножко больно стало. И тут он увидел себя и всю родню со стороны. Он лежит, а рядом стоят две его дочери, зять Саша, второй зять Коля, как всегда, в командировке, внук с женой и детьми, внучка с мужем, правнуки и одна праправнучка. Все в печали. А старшая внучка держит его за руку и приговаривает «Деда, деда, ну ты что? Деда, не надо.» Михаил не видит никакого туннеля, в который якобы уходят умирающие, но ему хорошо. Все получилось так, как хотелось. Ему хотелось сказать, чтобы они не слишком скучали по нему, потому что он уходит из виду, но будет не слишком далеко, а тут, за горизонтом. Но потом он вспомнил, что уже говорил им это когда-то. Дед любил поговорить, и все, что нужно, уже сказал. Благо, дети и внуки любили его послушать. Ему повезло с ними. Так хотелось думать, что им тоже повезло с ним.

 

Ноябрь 2010 года.

УХОЖУ В РАЙ

Эх, взглянуть бы хоть одним глазком в Рай, как-то оно там живется. Кто не думал так хоть один раз в жизни, не осознавая, что и так живет в Раю.

… Отца Николая позвали исповедать и причастить умирающего. Мужчина был еще вовсе не старый, но, похоже, болезнь измучила его порядочно. Выглядел он — кожа да кости. К этому добавить почти седые волосы, искусанные губы и провалившиеся глаза, смотрящие внутрь себя.
Священник выслушал нехитрую исповедь. «Данной Богом властью» отпустил грехи, причастил. Но уходить не торопился. Огляделся. Но не увидел в комнате признаков воцерковленного человека. Не видно было ни икон, ни Библии. Да и из исповеди он понял, что умирающий жизнь прожил без церкви и молитв. Было интересно, как же он ощущает себя перед вечностью.
- Дети навещают?

- Да. Бывают.

- А ухаживает кто?

- Жена.

Значит, встретила его жена, а не дочь.

- А лет тебе сколько, брат?

- Сорок три.
- Да, жить бы еще да жить.
- Не нам решать, батюшка.
- Это точно. - Согласился отец Николай. - Боишься?
- Нет. Свыкся уже, что ухожу. Даже жду, можно сказать. Поначалу думал, что выздоровею, боролся. А сейчас уже перестал бороться, понял, что перешагнул черту.
Помолчали.

Не сегодня-завтра в Рай уйду, - лицо умирающего перекосилось от боли, и от застонал, но остановил себя.

Отец Николай был удивлен такой уверенностью. Он ведь хорошо знал, что бывает страшный суд, на котором принимается решение. И какое он будет, никто не знает до этого самого суда.

- А почему так уверен, что в Рай попадешь? - С интересом спросил он.

- Так боль прекратится, вот и Рай.
С такой позиции отец Николай никогда Рай не рассматривал, но ему показалось очень логичным такое суждение. Рай — это не больно. И это уже хорошо.

 

Декабрь 2010 года.

НУ ЧЕ ЖЕ

Ехать в Пекин мне совсем не хотелось. Точнее, я был бы не против съездить туда за так, за свои деньги не хотелось. Нужен мне этот Китай, думалось мне, если кроме Арабских Эмиратов я еще ничего не видел. Ни Англии, ни Германии, ни Испании. Но мой друг Евгений упорно звал меня в Китай, потому что у него там было дело — собирался закупить партию шуб на продажу. Когда он понял, что меня шубный вопрос не интересует, предложил тур за свой счет.

- Я беру с собой много наличных, и мне нужно, чтобы меня кто-то подстраховал, - откровенно признался он мне.

- Ну, при моих габаритах, наверное, охранник из меня не ахти какой.

- Да мне, собственно, не охранник нужен, а наблюдатель. А чего я кого-попало повезу, если можно сделать доброе дело для товарища? А чтобы ты не чувствовал себя неловко, я предлагаю такой вариант. Я оплачиваю дорогу и проживание, а питание ты будешь оплачивать сам. Но за билет и отель, которые я оплачу, ты поработаешь фоторепортером и снимешь поездку на видео. Ты ведь журналист как-никак.

Это так. Я журналист. И это за рубежом я был всего один раз. А по стране я поколесил будь здоров. Так что собираться в дорогу мне не сложно. Видеокамера, фотоаппарат, бритвенные принадлежности — и дорожный чемодан готов. Утром мы уже катили по безлюдной Москве в Шереметьево. Да-да, были в Москве такие времена, когда по утрам дороги были без машин. 1992 год был еще таким. Это потом, лет через пять-семь Москва начнет задыхаться от транспорта и пробок. А тогда мы ехали весело и быстро, и друг Евгения а мой полный тезка Сергей Петрович радовался и балагурил. Он «челоночил» давно, и в Китай ехал не впервой. Евгений был, как всегда, деловит и сосредоточен. Он владел приватизированным рестораном и кафе и имел неплохой доход. Челночный бизнес был для него в новинку.

- А чего ты меня потащил, если не один едешь? - Тихонько поинтересовался я, чтобы Сергей Петрович не слышал.

Он также тихо мне сообщил:

- Тезка твой поддает крепко, а мне нужно, чтобы рядом был человек трезвый.

- Ну тут ты правильный выбор сделал. - Пошутил я. - Трезвее не бывает.

Дело в том, что в моем питии периодически наступали времена пятилетней трезвости, и этот период был как раз таким.

Чартерный рейс Москва-Пекин с тремястами пассажирами-челноками, как это ни странно, вылетел в указанное время, и быстро набирал высоту. Летели, как мне казалось, все знакомые, потому что шумно приветствовали друг друга и начали пить еще не взлетев. Пили все и пили много. Грешным делом, я подумал, не пьет ли вместе со всеми экипаж. Позднее читал, что такое тоже бывало.

- Ты чего не русский что-ли? - Пытался угостить меня сосед с соседнего ряда?

- Русский.

- А чего не пьешь?

- А что разве все русские пьют?

- Конечно.

- Да ладно. Мой шурин, к примеру, в рот никогда не брал. Еще один мой одноклассник как в детстве попил домашней бражки, так больше и не пьет.

К сожалению, на этих двух русских, один из которых был татарин, мои примеры закончились. И больше мне крыть было нечем.

- Не обижайся, друг. У меня язва желудка.

Я знал, что в народе известна пословица «Не пьют трезвенники и язвенники».

- Ну так бы и сказал, - с жалостью сказал сосед и полностью потерял ко мне интерес и переключился на соседку, даму весьма эффектную в роскошной соболиной шубе до пят.

Шуба эта бросилась мне в глаза еще в аэропорту, когда на регистрации и на таможне гуляла, смущая мужскую часть пассажиров. Надо же, подумал я тогда. Вылитая Клаудиа Шифер.

Сейчас «Клаудиа Шифер» выпивала-закусывала и вскоре уснула, уронив полы шикарной шубы на пол и застелив ими весь проход между креслами. Идущие в туалет аккуратно ступали по дорогому меху, пока я не встал и не убрал шубу поближе к хозяйке.

Полет продолжался долго, и народ успел напиться, выспаться и снова напиться. В самолете стоял мощный запах водки, сигарет, а когда попали в зону турбулентности, то запахло и съеденной закуской. Болтало так сильно, что я всерьез испугался.

- Это еще что, - делилась опытом девушка-челночка. - Вот когда в Индию летишь, вот тогда болтает так болтает. Все, как один, блюют. А сейчас что? Так, семечки.

Она была права. Блевали не все, но многие.

В Пекине было не так много народу, как мне казалось, и полтора миллиарда населения было вовсе незаметно. Ну, много конечно народу, но не скажешь, что по улицам ходят целые толпы. С моей точки зрения, не больше, чем в Москве.

- А почему ты думаешь, что китайцев полтора миллиарда, а не миллиард триста тысяч? - Спросили мы у нашего переводчика Миши-китайца.

- Ну, че же, - начал Миша стандартно свое предложение. - В Китае все знают, что полтора.

- А почему же официальная цифра миллиард триста тысяч? Зачем занижать? Этим же гордиться надо. Большая страна, много народу.

- Гордиться надо достижениями в науке, передовыми технологиями. А чего гордиться тем, что нарожали столько китайцев?

- В таком случае, наверное, и численность армии занижена? Интересно, сколько же человек в китайской армии.

Сергей Петрович и Евгений чуть не подпрыгнули, когда услышали мою фразу.

- Ты что, очумел что-ли? - Хором заорали они на меня. - Да ты знаешь, куда нас завтра загонят, если ты будешь такие вопросы задавать? Ну за каким бесом тебе нужна их армия? Ты что разведчик что ли?

Мне вдруг стало тоже страшновато. Мы беседовали в отеле «Квик», в котором жили только иностранцы, и конечно же, по мнению, моих товарищей, да и моему тоже, она прослушивалась. Мне стало страшно и за себя, и за Мишу. Благо, Миша быстро перевел разговор на другое.

- Вы сколько платили за апельсины? - Спросил он Евгения.

Евгений ответил, и Миша взялся за голову.

- Зачем вы платили так дорого? Вы, наверное, в магазине покупали. А если бы брали на рынке, то это было бы раз в пять дешевле.

- Ну, Миша, это уж вы сами на рынке покупайте. Видел я ваш рынок.

Миша нисколько не обиделся и произнес свое «ну че же?» А Евгений, чтобы сгладить неловкость, спросил:

- Ты где так русский выучил, Миша?

- Я учился в Московском институте стали и сплавов.

- Да ты что?

- Да, я его в 1953 году закончил.

Так вот откуда еге «ну че же». Жил, вероятно, с Мишей в комнате общежития какой-нибудь деревенский парень из Рязанской или Псковской области и научил Мишу нехитрому выражению, которым можно было выразить и вопрос, и недоумение, и задумчивость. Но 1953 год — это ведь так давно. Я родился в 1953 году. А Миша, выходит, тогда уже в институте учился.

- Так сколько же тебе лет?

- Семьдесят три.

Наступила пауза, и стало так тихо, что было слышно, как дышит Евгений.

Мы были шокированы. Мы не задавали себе специально вопроса, сколько лет нашему переводчику, но нам и в голову не приходило, что он годился нам в родители. Выглядел он самое большое на пятьдесят.

- А жена, дети у тебя есть.

- Нет, нету.

Миша помолчал. Потом продолжил:

- Мне русские девушки нравятся. Нравится русская музыка. У меня дома много пластинок с музыкой Чайковского, Стравинского. И русскую литературу я очень люблю. Любимый писатель мой Чехов. Еще я люблю Льва Толстого, Андрея Платонова, Грибоедова.

Мы сидели с открытыми ртами, а Миша продолжал рассказывать о себе:

- Мне русские нравятся. Они откровенные. Что думают, то и говорят. Если нравится, говорит, что нравится. Если не нравится, говорит, что не нравится. А китайцы не такие. Китайцу не понравится, но он не скажет, что не нравится.

Снова установилась пауза, и мы пытались переварить услышанное. Эх, Миша-Миша. Да разве ж мы так хороши, как ты думаешь, хотелось мне сказать. Но молчали Сергей Петрович и Евгений, молчал и я. Думали каждый о своем. Я вспомнил о своем друге, который учился в Германии, а потом жил в Москве и так и не выбрал себе жену. Он любил все немецкое, а где у нас в России немецкое? Что русскому хорошо, то немцу смерть. Потому, наверное, все наши немцы, предки которых чуть ли не двести лет назад приехали в Россию, выехали в Германию, как только стало возможно. Но не всем русским нравится русское. Наверное, это какое-то влияние Запада, думал я. Китайцу нравится Россия, русскому — Германия. А немцу что?

На следующий день мы занимались закупкой шуб, упаковкой их в коробки и отправкой. Собственно, мы только закупали, а паковали и отправляли их китайцы. Тогда мне сказали, что китайцы работают без выходных. Отдохнут неделю на Новый год, и все остальное время в году работают.

Жили они там же, где и работали. Паковали коробки, перетаскивали их в контейнеры, обедали, спали на картонках, постеленных на под навесом склада, и снова работали. И так всю жизнь.

Однажды я обратил внимание на реакцию китайцев на деньги. Евгений купил очередную партию шуб и отсчитывал двадцать тысяч долларов наличными. Происходило это в конторке, в которую постоянно заходили рабочие. Они смотрели на кучу денег на столе, и в их взгляде не было абсолютно никаких эмоций. Никаких. Они смотрели на деньги, как на бумагу. И проходили мимо, не задерживаясь ни на секунду.

Однажды мне рассказали, как наши русские подарили одной американке за то, что жили у нее, сто долларов. Подарили и подарили. Наши ведь и официанту могут пять тысяч долларов на чай дать. А тут видят, американка заплакала. Заплакала от счастья. Китайцы другие. Они могут просить милостыню, сложив руки лодочкой и крича «мистель-мистель», но заплакать из-за денег, нет.

И Миша вскоре тоже продемонстрировал нам свое отношение к деньгам.

После трудового дня мы обедали в русском ресторане. Где русские, там всегда льется водка. И там она лилась. Как известно, водка без пива деньги на ветер. Потому лилась водка вместе с пивом. В стаканы, на стол, на пол, на колени. Кто бывал трезвым в пьяной компании, тот меня поймет — мне было не слишком уютно. Но я ведь журналист. Стал наблюдать соотечественников. К счастью, бизнес у сообравшихся, похоже, шел неплохо, и вечер шел без драки.

К нам подошла девушка-владелец ресторана и присев на корточки передо мной так, что ее лицо оказалось чуть ниже моего, спросила:

- Как вас зовут?

- Сергей, - ответил я.

- Ой, и его тоже Серкей. - Она посмотрела в сторону Сергея Петровича и обратилась к нему ласково и зазывно:

- Серкей, вотка пить не нато. Ладно?

Мне сказали, что она знала по имени всех, кто хоть раз был у нее. А в ресторане было человек сто пятьдесят не меньше.

Вот бы нам такой сервис. Кстати сказать, и приготовлено было все просто замечательно, включая русские пельмени, которые, как стало известно, все же больше китайское блюдо, чем русское.

Мы общались, я снял на камеру, как владелица ресторана «Елена» сама принесла нам змею, из которой вскоре нам сварили суп, потом запечатлел для истории, как Евгений и Сергей Петрович пили змеиную кровь с желчью. Попробовал немного сам. Горько, и больше никаких эмоций. Впрочем, эмоции были, конечно. Страшновато. Где-то ползала эта змея и что у нее было на обед или ужин? Миша рассказывал нам о себе, а мы с удовольствием слушали. Оказалось, что он получил однокомнатную квартиру, проработав на заводе почти пятьдесят лет. Не помню, сколько в квартире было квадратных метров, но помню, что когда я сказал, что у меня трехкомнатная квартира общей площадью 72 квадратных метра, Миша взялся за голову и сказал:

- У нас такие квартиры имеют только члены Политбюро.

Я пошутил, что тоже работал в ЦК КПСС, вот мол, у меня такая большая квартира.

Потом были еще разговоры, вопросы и ответы. И Евгений, будучи возбужден вином и впечатлениями, сказал:

- Ты, Миша, настоящий друг.

Миша налил в рюмки водки и сказал:

- Тогда давайте выпьем за дружбу.

Все подняли свою рюмки.

- За дружбу.

Потом мы снова говорили, ели, пили. Наступило время уходить, и Евгений, как обычно, в конце дня решил отдать Мише его гонорар за день.

- Держи, Миша, твоя зарплата.

Миша остановил руку.

- Подождите, мы же выпили за дружбу.

- Да, выпили.

- Мы друзья?

- Друзья.

Мы смотрели на Мишу, ожидая какого-то сюрприза.

- Нет, мы правда, друзья?

- Ну конечно друзья.

- Зачем же тогда вы даете мне деньги? Я не возьму.

Не помню, как мы уговорили Мишу взять деньги. И уговорили ли мы его вообще. Меня тогда поразил его чистый по-детски наивный подход. Если друзья, то денег быть не должно.

Мы расставались как настоящие друзья. Обнялись. Миша даже слегка прослезился. И мы поехали в аэропорт.

- Слава Богу! Слава Богу! - Повторил несколько раз, оглядываясь в заднее стекло автобуса Сергей Петрович. Было видно, что он делал слегка театрально, на публику.

И Евгений, заметив, отреагировал:

- Не замечал раньше за тобой такой набожности, - заметил Евгений. - Что это ты так крестишься?

- Радуюсь, что уезжаю. Я ведь запросто мог родиться в Китае. Слава Богу, что это не так.

- А ты тоже радуешься, что не китаец? - Спросил Евгений у меня. - Не поедешь больше сюда?

- Да нет. Мне понравилось в Китае. Миша очень понравился. Приехал бы с удовольствием сюда еще раз.

Но приехать в Китай мне больше не довелось. Летал в Индию, Испанию, Германию, Грецию, много раз был в Египте, а в Китай больше ни разу не попал. Может, потому что не мог дозвониться до Миши. И как я его ни искал, не нашел.

Наверное, загребли его китайские кэгэбэшники за то, что болтал с нами лишнего, - предположил как-то Евгений. - У них ведь с этим строго. Не то, что у нас сейчас.

Я со страхом подумал, а ведь такое действительно могло случиться. Ну, иначе почему я ни разу не мог дозвониться по телефону, по которому мы много раз звонили ему, когда были в Пекине. Эх, Миша-Миша. Наверное, это мы виноваты, что он так откровенничал. И дернуло же нас задавать ему столько вопросов. Неужели что-то в его рассказах действительно могло не понравиться спецслужбам Пекина? Эх, Миша-Миша. Я очень ясно представил его. И вдруг заметил, что говорю вслух:

- И чего тебя угораздило родиться в Китае?

Было тихо. И мне показалось, что Миша смущенно ответил:

Ну че же. Родину не выбирают.

 

2010 г.
Михалев Сергей Петрович.